Но в те секунды, подобные мысли касались моего вполне ясного ума лишь вскользь и совершенно ненавязчиво. Нисколько не удивлюсь, если Аиф чем-то меня и приколдовывал в данные моменты. Иначе по-другому объяснить свои действия я не мог. Ведь я ощущал себя буквально завороженным и его надломленным голосом, и окружающей атмосферой, как, впрочем, и его неуловимой близостью. Он, наверное, единственный, кому удавалось ускользать отовсюду, где бы он не появлялся, подобно безликой тени. Рядом с ним все мои врожденные инстинкты банально не работали, будто отключаясь или вытесняясь чем-то другим.

Вот и сейчас я так и не понял, как поднял свои руки и позволил аноху прикоснуться к себе. Сделать со мной то, за что другим бы отрубили руку или голову прямо на месте. Хотя, я все равно не уловил того мгновения, перенесшего меня из окружающей действительности в совершенно другое помещение. Кажется, в покои Илларии, слегка изменившиеся, но все еще хорошо узнаваемые. Вернее, в ее спальню, в окружение дворцовых лекарей и особо близких ей матресс.

И, видимо, не только в ее покои, но и в пробравшие меня до костей абсолютно несвойственные мне эмоции. Я бы даже рискнул назвать того человека кем-то иным, но не собой, поскольку ничего подобного и никогда еще до сих дней я не испытывал, как и не имел никакого представления о существовании столь странных чувств и ощущений. Не говоря уже о зашкаливающей эйфории, граничащей с головокружительным экстазом нереального блаженства. Или же чувством непомерного счастья.

Да. Похоже на то. Я будто тонул или захлебывался накрывшим меня с головой просто каким-то дичайшим счастьем. Меня им распирало, переполняя настолько, что даже… Я готов был заплакать!

По крайней мере, я сдерживался от столь бурного желания едва не из последних сил. Но отнюдь не из-за страха проявить на глазах окружающей прислуги свою слабость. Я не обращал на обступивших меня людей практически вообще никакого внимания. Все мои мысли, сущность и сознание были сконцентрированы только на одном предмете. Точнее, на маленьком живом комочке нежнейшей розовой плоти, закутанном в кружевные пеленки белокипенного шелка. И который до сего момента держала у своей полной, будто налитой груди измученная Иллария, но улыбающаяся не менее счастливой, чем у меня, улыбкой. Именно она вскоре и протянула мне в руки этот подвижный сверточек, который тут же захныкал и высвободил из-под кружевного края одеяльца крохотные кулачки, как только его переложили в мои широкие ладони.

— Великие Боги Шайгара! Как же он прекрасен!

Казалось, это максимум на что меня хватило, ибо мысли путались, да и руки слегка дрожали от переполнявшей в те минуты сумасшедшей радости. Почти безумной или близкой к тому.

Я все еще не верил своим глазам, хотя ладони прекрасно ощущали легкую тяжесть и движения этого крохотного создания с маленьким сжатым в вишенку ротиком и столь забавной мимикой на пухлощеком кукольном личике, совершенно еще далекой от притворных масок придворной элиты.

— Достойный наследник благородных домов Теоросса и Ардора. Долгих лет его правлению и нескончаемой родовой линии в незримом будущем!

— Долгих лет правления!

Я был слишком поглощен собственными эмоциями с ревностной жаждой не только держать в руках моего долгожданного первенца, но и любоваться им до бесконечности. И поэтому, видимо, почти не обратил внимание на голос того, кто первым зачитал слова-пожелания только что родившемуся наследнику двух величайших империй Шайгара. Даже когда его подхватил хор голосов практически всех присутствующих в спальне, я все еще никак не мог всплыть из опьяняющего дурмана несвойственной мне радости.

— Спасибо! Спасибо, любовь моя! Это самое бесценное, дороже любых сокровищ мира, что ты могла мне подарить!

Скорей всего, из-за чувств безмерного счастья, блаженной эйфории и родительской гордости с беспрестанным потоком отцовской любви к этому крошечному человечку, я не сразу сумел определить других, примешанных к ним чувств. Столь же оглушительных и едва не сводящих с ума своей сминающей силой. Но когда присел на край императорского ложа своей законной супруги, переведя на измученное, покрытое темными пятнами после пережитых родов лицо Илларии, меня вмиг накрыло таким мощнейшим приливом невероятно пугающих эмоций, что я и сам чуть было не оторопел в том теле и в том сознании, которые должны были быть для меня привычными. А потом и вовсе сделал нечто для меня не свойственное. Протянул к роженице руку, обхватив ладонью влажные от испарины скулу и шею и… Явно не сдерживаясь, припал к ее солоноватым губам далеко не целомудренным поцелуем…

— Ч-чт… Что это за демонические происки?!..

Не знаю, как, но что-то сумело прорваться в мой затуманенный рассудок, резанув изнутри ослепляющей вспышкой резкого прозрения. Почти болезненного, но с тем же и освобождающего из оков наведенного на меня морока. Меня словно вырвало из них в привычную мне реальность, сдернув с глаз живую пелену то ли настоящего, то ли ложного видения. Я даже интуитивно выдернул из пальцев Аифа свои трясущиеся ладони, чуть было не отшатнувшись от провидца как можно подальше, на самое безопасное для нас обоих расстояние. Хотя, если сравнивать наши физические данные — мне ничего не стоило свернуть ему шею голыми руками за считанные сиги. Или разрубить его одним ударом меча пополам.

 — Ты что?!.. Играешься со мной?! — я не просто взревел охрипшим, как у раненного льва, голосом. Мне пришлось приложить немало сил, чтобы не сотворить с этим сумасшедшим колдуном нечто непоправимое.

— Я лишь показал вам, мой повелитель, маленький фрагмент вашего грядущего. To, что вы сами жаждали лицезреть. Никакого обмана или игр с вашим сознанием.

Меня настолько оглушило увиденным и пережитым, что я не сразу обратил внимания с каким усердием мне отвечал анох, и как еще сильнее осип его голос.

— Это все… нереально! Я не мог чувствовать все эти… мерзостные чувства к этой ведьме! Или, хочешь сказать, что такова цена за предсказанное тобою будущее?

— Цена? Какая цена? О чем вы говорите, мой повелитель?

— О том, что испытывал к ней тогда! — как я еще не сорвался на крик? Хотя, уже был на грани, сдерживаясь из последних сил, чтобы не схватиться за рукоять меча. — О том, что готов был положить к ее ногам весь мир и даже встать перед ней на колени!

— Вас просто переполняла радость и счастье при виде рожденного сына. Это нормально. В моменты экзальтации, подобные эмоции естественны и допустимы.

— Это была не просто экзальтация! Я действительно испытывал к ней то, что… еще никогда и ни к кому за всю свою жизнь не испытывал!..

— Потому что сейчас вы находитесь под заклятием родительской печати. Ее наложили на вас и вашу сестру, после гибели вашего брата, в виде так называемого, родственного оберега, запечатав ваши сердца и чувства от возможного вторжения извне. Чтобы в ваш единокровный круг не мог проникнуть кто-то чужой и затуманить рассудок любовным безумием. Не могу согласиться с тем, кто это сделал, но подобные вещи, на которые рискнул пойти этот воистину смелый колдун, слишком опасны. Они сродни проклятию и ничем хорошим, как правило, не заканчиваются — ни для того, кто наложил эту печать, ни для тех, на кого она наложена. И, да, это сделал кто-то из ваших близких родственников, поскольку данные заклятия без согласия и личного участия тех, на кого накладывается оберег, может провести только человек одной с вами крови. Поэтому я и не вижу его лица, но чувствую его вмешательство в ваши жизни.

— Что ты несешь, анох? Какая печать? Такие вещи невозможно сотворить, чтобы кто-то из нас при этом не почувствовал насильственного воздействия на наши жизни! Да и кто вообще рискнет пойти на такое, не побоявшись при этом неизбежного проклятия! Хотя… — меня впервые за всю эту встречу наконец-то осенило и отрезвляющим, и одновременно охлаждающим прозрением. — Может оно и к лучшему! Видимо, я действительно должен был это все увидеть, чтобы успеть предпринять нужные меры.